Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Страница 96

От толстяка несло зверем, и кончик Гавриилова носа непроизвольно дернулся, что привлекло внимание субъекта, которого чудесная метаморфоза, случившаяся прямо на глазах, нисколько не заинтересовала.

…тем же вечером пан Бельчуковский, слывший меж соседей человеком на редкость благодушным, неконфликтным, устроил первый в своей жизни семейный скандал. До того дня он почитал за лучшее соглашаться и с супругою, дамой, в противовес пану Бельчуковскому, весьма нервической и, что хуже, громогласной.

Сим вечером панна Бельчуковская изволила пребывать в расстройстве, вызванном лучшею подругой, вернее новым ея манто из щипаной норки, каковым подруга просто-таки непристойно хвасталась, потому как иначе объяснить факт, что надела она его в червеньскую жару… у панны Бельчуковской тоже манто имелось, и даже три, однако ни одного нового, тем паче, из щипаной норки.

И данное обстоятельство смущало трепетную душу ея.

Ко всему дорогая матушка авторитарно заявила, что отсутствие манто из щипаной норки, лучше всяких слов показывает, что панна Бельчуковская в свое время сделала крайне неудачный жизненный выбор. Говорила матушка о том, полулежа на гобеленовом диванчике, обложенная кружевными подушечками и вооруженная, что веером, что нюхательными солями, что справочником «Дамского недуга», где подробно расписывались симптомы всяческих недугов, в которых матушка находила немалое утешение… в общем, супруга панна Бельчуковская встретила обильными слезами и не менее обильными упреками, средь которых нашлось место и упоминанию о загубленной своей молодости.

Вместо того чтобы, как то бывало обыкновенно, смутиться, растеряться и вымаливать прощение — в этом действе пан Бельчуковский за десять лет совместного бытия преуспел весьма — он вдруг покраснел до того, что панна Бельчуковская испугалась: не случилось бы с супругом удару.

— Молчать! — рявкнул он да так, что люстра, посеребренная, с подвесами «под хрусталь», покачнулась и эти самые подвесы, стоившие панне Бельчуковской двухнедельной истерики, задребезжали.

— Ты тоже молчи! — велел пан Бельчуковский теще, которая неосторожно выглянула, удивленная криком. — Р — развели тут!

— Что, дорогой? — признаться, панна Бельчуковская испытала столь огромное удивление, что даже образ злосчастного манто поблек.

— Бар — р — рдак развели! — пан Бельчуковский обвел квартирку нехорошим взглядом.

И глаза покраснели, выпучились.

На висках сосуды вздулись.

— Полы не метены! Пыль… — мазнул пальцами по комоду и пальцы эти в лицо супруге ткнул. — Не вытерта! Ужин… подавай!

— Да в своем ли ты уме… — начала было Аглая Венедиктовна, но была остановлена ударом кулака по стене:

— Молчать!

Этот вечер к преогромному удовольствию пана Бельчуковского закончился в тишине и покое… панна Бельчуковская, пораженная этакой эскападой дражайшего супруга была тиха и задумчива, а единственный раз, когда она в тщетное попытке вернуть утраченную власть заголосила, бунт был подавлен одним словом:

— Разведусь, — бросил пан Бельчуковский, поддевая на вилку скользкую шляпку гриба.

Гриб он закусил кислой капусткой.

Опрокинул рюмочку травяного настою, потребление которого до сего вечера было под запретом, ибо и супруга, и ея матушка полагали, что алкоголь дурно влияет на слабый мужской мозг…

— Я… я… — глядя, как исчезают один за другим, что грибочки, что капусточка, что иные, неполезные для хрупкого здоровья пана Бельчуковского, продукты, панна Бельчуковская всхлипнула, не то от жалости к мужу, у которого к утру, как пить дать, случатся желудочные рези, не то от жалости к себе, оставшейся без манто…

— Тише, — шикнула матушка. — А то и вправду разведется… блажь-то, она пройдет… пройдет блажь.

Блажь длилась две недели, за которые в жизни пана Бельчуковского многое переменилось. И это были самые счастливые недели на его памяти…

Гавриил, проводив взглядом толстяка, который тряскою рысцой бежал к выходу из залы, подумал, что все ныне идет не по плану. Правда, плана как такового у него не было, но… вот если бы был, то не было бы в этом плане места ни сцене этой, ни раздавленному венку, ни субъекту, что сунул руки в карманы и, покачиваясь, переваливаясь с пятки на носок, бормотал:

— Эк оно… разбудили мужика… берегись, кто может.

Пан Зусек, донельзя довольный произведенным эффектом, повернулся к субъекту.

— А вы?

— Что я? — субъект передернул плечами и попятился. — Я ж ничего… стою… смотрю… душевно радуюсь за собрата.

Субъект повернулся к залу и потряс кулаком:

— Даешь свободу!

Зал отозвался восторженным ревом.

— Долой брачные оковы!

— Долой!

Кажется, кто-то вскочил.

— Вот, — из кармана субъекта появилось золотое кольцо. — Вот он! Символ порабощения!

— Что вы творите? — прошипел пан Зусек, вцепившись в рукав субъекта.

— А что я творю? — он держал кольцо высоко и сам притоптывал, точно намереваясь пуститься в пляс. — Мне кажется, я действую в рамках вашего творческого замысла.

И вывернувшись из захвата пана Зусека, он подпрыгнул.

— Долой!

Золотое — или все же золоченое? — кольцо блеснуло и, звякнув — звук вышел очень уж громким — покатилось по сцене.

— Долой! — завизжал кто-то в зале. И кажется, особы особо впечатлительные последовали примеру.

— И да наступят счастливые времена безбрачия! — субъект ловко скакал по сцене, умудряясь всякий раз избежать настойчивых, наверняка дружеских, объятий пана Зусека. — И да будут изгнаны тещи из дома вашего! Ибо сказано в Вотановой книге…