Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Страница 83

Гость сжал платок в руке.

— Вы не представляете, на что способен разъяренный волкодлак!

— А вы представляете? — Евстафий Елисеевич склонил голову набок.

А и верно сказал, жарко и душно, и в сюртуке этом, из шерсти сшитом по особому крою — портного Дануточка отыскала, сказав, что неможно барону в обыкновенных лавках одеваться — Евстафий Елисеевич прел, покрывался испариною, а к вечеру и чесаться начинал, будто бы лишайный.

— Да.

— И откуда, позвольте узнать?

Гость заерзал, но признался:

— Я на них охочусь. С детства.

Как по мнению познаньского воеводы, детство гостя было еще с ним, но Евстафий Елисеевич промолчал, ожидая продолжения:

— Я… я вообще за всякою нежитью… нечистью… мавки там… игоши… — он сунул руку в подмышку и поскреб. — И волкодлаки.

— Охотник за нежитью, значит? — уточнил Евстафий Елисеевич. И Гавриил важно кивнул. — А отчего ж ты, охотник, квелый-то такой?

Нежити на один зуб.

И верно, сей вопрос задавали Гавриилу не единожды, оттого он густо покраснел и признался:

— Болел я в детстве часто…

Гривна — мера веса, 0,41 кг.

Глава 17. О сложностях родственных взаимоотношений

Появлению Себастьяна дорогой братец вовсе не обрадовался.

Вскочил.

Кинул картишки, правда, предусмотрительно рубашками вверх да перчатками белыми прикрыл, чтоб, значит, не возникло у кого неправильных желаний. Оно и верно, нечего добрых людей вводить во искушение.

— Тебе чего? — недружелюбно поинтересовался Велеслав, одним глазом пытаясь за партнерами по игре следить, а другим — за братцем, выглядевшим на редкость недружелюбно.

— Поговорить, — осклабился братец.

И партнеры посмурнели, верно, осознав, что сему разговору предстоит быть долгим, нудным и оттого не скоро вернется Велеслав к игре.

— Занят я, — сделал он вялую попытку отбиться от назойливого родственничка, но братец вцепился в локоть, когти выпустил, которые рукав пробили.

А китель-то, чай, не казенный.

Шит по особой мерки, из аглицкого дорого сукна, в лазоревый цвет окрашенного…

— Ничего. Подождут… хотя…

Темные глаза Себастьяна задержались на пане Узьмунчике, появившемся в клубе третьего дня. Был он невысок, румян и простоват с виду, чем сразу снискал расположение Велеслава: видно было, что пан сей — есть глубочайший провинциал, которому в приличных клабах бывать не доводилось. Вот он и стеснялся, краснел, заикался.

Проигрывал, правда, по мелочи, но ведь вечер только — только начался.

Велеслав весьма себе рассчитывал и на вечер, и на пана Узьмунчика с его кожаным пухлым портмоне, где пряталась новенькая чековая книжка.

Да и наличные имелись.

— Ба! — воскликнул Себастьян, и пан Узьмунчик покраснел густо, ровнехонько, даже очочки его потешные кругленькие и те будто бы порозовели стыдливо. — Кого я вижу! А мне тут сказали, что ты, Валет, завязал…

— Так я ж… — неожиданно хриплым баском ответил пан Узьмунчик. — Я ж пока вот… в гости зашел.

— И вышел бы. Ты, Валет, аккуратней был бы… господа офицеры — это тебе не купцы. Напорешься. Так мало, что сам помрешь дурною смертью, так еще и статистику управлению попортишь. И мне потом возись с твоим убийством, гадай, кого ж ты так прокатил-то…

Пан Узьмунчик поднялся, оставив на столе банк, где уже лежал десяток злотней, не считая прочей мелочи.

— Я… пожалуй… пойду.

— Иди — иди, — благосклонно разрешил Себастьян. — И свечку поставь за свое чудесное спасение.

— Чудесное? — пан Узьмунчик отряхнулся совершенно по — собачьи, и из фигуры его вдруг исчезла и прежняя нескладность, и суетливость, и неуловимый провинциальный флер.

— Так разве ж я не чудо?

Братец когти убрал, но Велеслав мрачно отметил, что дыры на ткани останутся, и вовсе рукав ныне выглядит подранным, а значится, чинить придется.

Деньги просить.

У дорогой жены, которую он, Велеслав, честно говоря, побаивается. И оттого тянет сделать что-либо этакое, чего людям высокого звания делать никак неможно.

К примеру ударить.

Но сразу от мыслей этаких делалось неудобственно, да и страшновато: а ну как она, колдовка, пусть бы и утверждали иное, но Велеславу лучше знать, догадается? Прочтет? И сама уже ударом на удар ответит… и донес бы, как есть донес, куда следует, но…

Нельзя.

Не время.

Она-то думает, что умна, да только все бабы — дуры, это каждому ведомо. Пускай спровадит Лихослава, небось, колдовка с волкодлаком завсегда договорятся, пускай управится с купчихою этой, которая на Велеслава смела глядеть свысока да попрекать деньгами, не прямо, нет, но взглядом одним.

— Осторожней, братец. Гляди, с кем играть садишься, — Себастьян подранный рукав погладил, — Этак не то, что без порток останешься, но и без совести… хотя о чем это я? Избытком совести ты у нас никогда не страдал…

Велеслав оторвал взгляд от банка, который ушлый крупье сгребал, дескать, раз прервана игра этаким бесчестным способом, то и банк оный принадлежит клабу, а никак иначе.

— Чего?

— Того, Велеславушка. Валет это. Известный катала. Ищет таких вот, как ты, глупых и фанфаронистых, готовых провинциального сиротинушку раздеть — разуть…

Себастьян погрозил пальцем.

И вновь коготь выпустил, черный, острый. И коготь этот вдруг уперся в Велеславов нос, напоминая о давнем неприятном происшествии, когда оный нос обрел некую кривизну. Велеслав выдавал ее за тяжкое последствие боевых ран… бабам нравилась.

Дуры. Точно дуры.

Жаль, что братец не таков… чего явился?