Пиджачишко серый двубортный. Лацканы лоснятся, рукава и вовсе затерты безбожно. И главное, что в плечах пиджачишко этот тесен, рукава коротковаты, а из них пузырями серыми рукава рубахи выступают.
Штаны мятые.
На шее желтый платок кривым узлом повязан, а под мышкой Себушка котелок держит.
— Себушка… — Элечка закрыла глаза, втайне надеясь, что престранный князев наряд ей примерещился, скажем, спросонья. Но когда она глаза открыла, ничего не изменилось.
Распахнутое настежь окно.
Луна желтая.
Сладкий аромат роз… соловей и тот очнулся, защебетал о своей, птичьей, любви. Но сейчас трели его, прежде казавшиеся уместными — даром что ли Эльвира самолично в саду место для клетки искала? — действовали на нервы.
Не исчез и престранный костюм, который удивительным образом подчеркивал некоторую нескладность Себастьяновой фигуры.
— Что случилось?! — осторожно поинтересовалась Эльвира, обходя потенциального мужа.
А в нынешнем наряде он какой-то… жалкий.
И спину горбит… или не горбит? Поговаривали, что в прежние-то времена с горбом натуральнейшим ходил, а после выправили, но видать, не до конца… а еще плечо левое ниже правого… странно, в постели оба плеча были одинаковы.
Или Элечка просто на плечи внимания не обращала? В постели-то помимо сравнивания плеч было чем заняться.
Себастьян взмахнул ресницами и сказал:
— Выходи за меня замуж!
Это она, конечно, с радостью, но…
…он был хорошим любовником. Пожалуй, лучшим из тех, с которыми Элечку сводила судьба, вот только не чувствовала она в нем желания связать жизнь с нею, да и вовсе готовности к женитьбе. А потому сие неожиданное предложение, каковое должно было бы порадовать, донельзя встревожила Эльвиру.
— Выходи! — повторил Себ и, затолкав несчастный платок в рукав, вытащил колечко. — Вот! Это для тебя… сам выбирал!
— Спасибо, но…
Папенька ждет.
И братья, если, конечно, не сильно набрались. Выпить-то они много могут, и на ногах держатся долго, только вот способность здраво мыслить теряют.
Впрочем, эта способность у них и в трезвом состоянии не часто проявляется.
— Выйдешь? — меж тем поинтересовался Себастьян Вевельский, и такая надежда в его голосе прозвучала, что Эльвире стало неловко.
Выйдет.
Наверное. Колечко она приняла и мысленно скривилась: оскорбительная простота! Не золотое. И не платиновое… серебро?
Не похоже на серебро.
Зато с камнем зеленым, крупным. Слишком уж крупным для того, чтобы быть настоящим.
— Что это? — севшим голосом поинтересовалась Эльвира и ногтем по камню постучала.
— Синенький. Как твои глаза, — сказал Себастьян и широко улыбнулся. — Прости, Элечка, но некогда разговаривать… я тебя люблю!
— И я тебя, — Эльвира покосилась на камень.
Зеленый.
Определенно зеленый.
А глаза у нее и вовсе серые… и если Себастьяну они синими казались, то стало быть, он и цвета не различает. Нет, конечно, сие недостаток малый, несущественный можно сказать, но в сочетании с иными…
— Я знал! — с пылом воскликнул Себастьян, прижимая руки к груди, отчего пиджачишко опасно натянулся, затрещал. — Знал, что ты от меня не отвернешься! Собирай вещи. Мы уезжаем.
— Куда?
— Туда, — Себастьян ткнул пальцем в открытое окно. — А потом дальше. Бери самое необходимое…
— Стой, — Эльвира положила кольцо на туалетный столик и глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. — Объясни, пожалуйста, что происходит. Зачем нам куда-то уезжать. И встань, наконец!
Голос подвел, сорвался.
Себастьян поднялся, как-то неловко, боком.
— Прости, Элечка… такое дело… папенька вновь проигрался крепко… скандалить начал… в клабе… с обвинениями полез… драку устроил… он норова буйного…
Эльвира осторожно кивнула: понимает. Ее собственный батюшка тоже горазд приключения искать. А братья в него пошли, чем батюшка немало гордится, не разумея, что от фамильного этого характеру одни беды. Помнится, в прошлым-то годе, когда Зденек в кабаке пляски пьяные учинил, а после к купцам привязался, едва до суда дело не дошло…
— Кто ж знал, что Его Величество там будут, — с тяжким вздохом продолжил Себастьян. — А отец позволил себе… некоторые неосторожные высказывания…
Нехорошо…
Одно дело — купцы, люди второго сословия, и совсем другое король…
— И… что теперь? — Эльвира подняла колечко, мысленно прощаясь и с ним, и с Себастьяном.
— Меня предупредили…
Себастьян опустил голову.
— Батюшку арестуют… не за пьяную драку, конечно. В злоумышлении против государя обвинят…
…серьезно.
…и если вину докажут, а при желании доказать ее не так и сложно, то грозит Тадеушу Вевельскому плаха, а семейству его — разорение…
— Сестрам моим — или в монастырь, или оженят по государевой воле. А нам с братьями — на границу путь — дорожка… вот я и подумал… чего мне тут терять-то? Уеду я… подамся на Север.
— К — куда?
— На Север, — с чувством глубокого удовлетворения повторил Себастьян. И оказавшись рядом, приобнял. — Вот представь только, Элечка…
Представлять ей не хотелось совершенно.
От Себастьяна пахло прокисшим пивом, дешевой кельнскою водой, которой, помнится, папенькин конюх пользовался, а еще потом. И Элечке подумалось, что ныне эта преотвратная смесь запахов будет сопровождать ненаследного князя по жизни…
— Снега… кругом снега! Налево посмотришь — снега! Направо — снега! Вперед — сколь глаз видит, снега, даль белоснежная! Позади…
— Снега, — мрачно произнесла Эльвира.