Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Страница 106

106

Есть люди, которым близок сей путь? Евдокия не понимает их, но им самим она со своей страстью к мирскому, тоже непонятна. Однако это же не повод для вражды?

Обитель сестер — милосердниц располагалась в старинном особняке, более похожем на крепость… Крепостью он и был, выстроенный в незапамятные времена, когда сам Познаньск был махоньким городишкой на берегу Вислянки. Крепостью и остался, пусть бы и давно уже вошел, и в границы Познаньску, и в самое его сердце.

От тех давних времен остались темные стены, сложенные из речного камня, украшенные камнем же, но разноцветным, грубо обтесанным, уложенным крестами да кругами. И стены эти были толсты, надежны. Выдержали они и войны, и бури, и даже Великий пал, изничтоживший некогда половину города, правда, поговаривали, что пошло сие Познаньску исключительно на пользу…

Стены дышали сыростью.

И сквозь толстый слой штукатурки, через тонкие покровы гобеленов, естественно, с сюжетами весьма душеспасительными, чувствовалась древность дома, усталость его. И смиренная готовность и далее служить своим обитательницам.

Беззвучно ступала сестра, будто бы и не человек, но тень белая.

И тени же встречая, раскланивалась.

Евдокии будто бы и не видели, она сама вдруг испытала престранное чувство собственного небытия, когда, кажется, еще немного, и сотрется она, купеческая дочь, из мирской жизни, истает призраком, дабы воплотиться в одну из этих вот теней.

Страшно стало.

А ну как обманул драгоценный родственник… и сердце замершее было, заколотилось, затрепыхалось… сбежать?

Куда бежать?

Евдокия вдруг осознала, что не помнит обратной дороги, а дом, древний дом, лишь посмеется. Он ведь жил в те времена, когда монахинями становились не только по собственному почину…

Провожатая же остановилась перед полукруглою дверцей.

Ручка клепаная. Замок древний, с зубчиком. Евдокия подобные в избах видела. Надобно надавить на язычок, поддевая засов, и тогда откроется… но дозволено ли ей будет открыть?

Переступить порог…

— Прошу, — прошелестела монахиня. — Вас ждут.

И Евдокия решилась.

В конце концов, револьвер с нею…

Мать — настоятельница была невысока и округла, чего не способны были скрыть просторные белые одежды. На груди ее возлежал стальной крест, заключенный в круг, символ единства и родства, а заодно уж обета бедности, каковой давали монахини.

— Добрый день, — Евдокия присела в реверансе. — Безмерно рада, что у вас нашлось для меня время…

— Матушка Анатолия, — подсказала настоятельница и крест протянула.

А не так уж он и прост.

Стальной? Пожалуй. Но вот каменьями украшен крупными, красными, и навряд ли, из стекла дутыми. Скорее уж похожи они на рубины, правда, не граненые, а шлифованные, что удивительно…

— В вас много мирского, — покачала головой матушка Анатолия, и Евдокия опомнилась: крест следовало бы поцеловать, а не разглядывать.

— Извините.

— Ничего… присаживайтесь. Чаю? Сестра Августа сама чаи составляет… удивительно вкусные…

— Пожалуй.

Матушка потянулась к колокольчику. А Евдокия огляделась, с удивлением отметив, что комната, в которой ее принимали, донельзя похожа на собственный, Евдокиин, кабинет.

Проста.

Светла.

Удобна. И стол новый, с множеством ящичков… знакомое клеймо на бронзовой табличке, а значится, минимум два ящичка потайных, а если по специальному заказу изготовленный, то и поболе… секретер в углу… картоньер. И столик с десятком чернильниц. Бархатная лента с перьями разной толщины. Бумага нарезанная… но больше всего поразил Евдокию телефонный аппарат, скромненько в углу притаившийся.

— Мы стараемся идти в ногу со временем, — с усмешкой произнесла матушка Анатолия, которая втайне мнила себя женщиною прогрессивной, отчего и страдала, поелику орден ее вовсе не испытывал любви ни к прогрессу, ни к самой матушке Анатолии. И если бы не родственные ея связи, весьма и весьма полезные, ибо только наивный человек полагает, что дела мирские со светскими столь уж разнятся, выжили б ее из Познаньску…

— Удивлена, — призналась Евдокия.

Чай подали быстро, все ж таки, невзирая на некие внутренние разногласия, каковые имелись в любом ордене, матушка Анатолия умудрялась управлять собственною небольшой общиной жестко.

Ее опасались.

И все же любили, поелику была она женщиной, пусть и строгой, но справедливой.

— Что ж, скажу, что сие взаимно, — матушка Анатолия приняла чашку с изображением святой Анатолии, своей покровительницы. — Ваше письмо… несколько меня удивило.

— Только удивило?

— Возмутило.

Евдокии досталась чашка со святою Евдокией, которая глядела строго, с укоризной. Святая была полновата, круглолица и неуловимо напоминала матушку — настоятельницу, правда, у святой доказательством ея святости имелся нимб, а у матушки — только клобук скучного мышиного цвета.

— Вам нравится чашка? — поинтересовалась матушка Анатолия, которая не спешила заговаривать о деле, но разглядывала девицу, пытаясь понять, что же ей понадобилось.

Нет, цель свою девица изложила подробно, но…

Жаловаться будет?

Нехорошо, если так… жалобы матушке Анатолии во вред пойдут… небось, вражини ее, что метят на теплое местечко в Познаньской общине, только и ждут повода, чтобы выступить единым фронтом… разведут разговоры, что, дескать, со своею неуемною страстью к реформированию, матушка Анатолия рушит основы… а те основы сами вот — вот рухнут.

И все, кто брюзжит, уразуметь не способны, что минули времена, когда орден был богат… это вон, золотокольцые с каждою послушницей сотни тысяч злотней получают. А к молчаливым сестром кто идет? Вот то-то и оно… и хорошо, что идут еще… и прихожане норовят отблагодарить словом добрым, не думая, что одним им сыт не будешь.

106